Экстрим - Страница 31

К оглавлению

— Вы нашли в нашем городе то, что вам нужно? — спросил он для поддержания разговора.

— А почему вы думаете, что я что-то ищу?

— На отдыхающую вы не похожи, вот я и решил, что у вас здесь какое-то дело.

— Нечто в этом роде. А что, приезжают к вам люди на отдых?

— Не так, как раньше, но приезжают. Им нравится наш городок.

— Городок симпатичный, но как-то тут все безрадостно.

— Странно бы иначе, вам любой из местных это скажет. Вы, наверное, знаете, что случилось у нас в том году.

— Да… Потому я, собственно, сюда и приехала.

— Эми сразу сказала, что вы журналистка.

— С чего она вдруг решила? Мой интерес… я бы назвала его чисто личным.

— Вы уж меня извините, — смутился Ник; до этого момента он был абсолютно уверен, что Эми угадала правильно. — Я же никак не мог предположить. У вас пострадал здесь кто-нибудь из родственников?

— Нет, ровно ничего такого.

Тереза резко, почти невежливо отвернулась к окну. Окна в баре были до половины матовые, фары проезжающих машин казались сквозь них мутными, в радужных ореолах пятнышками, а всего остального и вообще не было видно. Тут, как на удачу, бексхиллская троица возжелала еще по кружке, и Ник пошел их обслужить. Когда он вернулся, Тереза сидела, поставив локти на стойку, и крутила в руках опустевший стакан. Она показала знаком, что хочет повторить, и Ник налил ей в свежий стакан.

— А как было с вами. Ник? Вы не против, что я буду звать вас Ником? Ведь ваши родители оказались тогда в самом пекле, верно?

— Да, и были убиты.

— А вы когда-нибудь говорите об этом?

— Редко. Да там и не о чем особенно говорить, кроме разве что очевидных фактов.

— Ведь это раньше была их гостиница, верно?

— Да.

— Так вам совсем не хочется об этом говорить?

— О чем — об этом? Они оставили мне гостиницу, и теперь я здесь. А то, что я пережил, так многие в нашем городе пережили гораздо худшее.

— Расскажите мне.

Ник надолго задумался, пытаясь внятно описать свои чувства, не имевшие прежде словесного воплощения и в нем не нуждавшиеся. В самые первые дни, когда стало ясно, что ему не вместить в себя понимание того, что сделал Джерри Гроув, он начал мыслить шаблонами. Вскоре он заметил, что все и повсюду, репортеры — по телевизору, священники — с кафедры, колумнисты — на газетных страницах, обычные люди — в обычных беседах, сыплют одними и теми же пустопорожними фразами. Он понимал, что эта навязшая на зубах жвачка упускает суть дела и в то же самое время схватывает основное. Он познал на практике, как хорошо ничего не думать, ничего не формулировать. Жизнь продолжалась своим чередом, и он плыл по течению, потому что это избавляло от необходимости что-то обдумывать, о чем-то говорить.

— Так вот, — неуверенно начал Ник, — все эти погибшие. Я не был ни с кем из них знаком, потому что давно уже жил в Лондоне, но я знал о них, слышал. Их имена были в списках, о них рассказывали. Вся эта скорбь, все эти пропавшие. Чьи-то родственники, родители, дети, женихи и невесты, пара иногородних, которых никто здесь толком не знал. Сперва я не видел ничего удивительного — ну, конечно же уцелевшие испытали потрясение. А как же еще, ведь людей же убили. Но чем больше я об этом думал, тем больше все запутывалось. Я ничего уже больше не понимал и даже не пытался понять. Я перестал об этом думать.

Тереза смотрела в сторону, крутя в руке стакан с позвякивающими кубиками льда.

— И как-то так странным образом вышло, что именно они спаслись, погибшие. Им не пришлось жить с тем, что было после. В некоторых отношениях выжить — куда хуже, чем быть убитым. Люди чувствуют себя виноватыми за то, что выжили. А потом еще все эти раненые. Многие быстро поправились, но были и такие, кто поправлялся плохо, кто никогда не поправится. И среди них эта девочка, школьница.

— Шелли Мерсер, — кивнула Тереза.

— Вы о ней знаете?

— Да, слышала. Как она сейчас?

— Она пришла в сознание и выписалась из больницы, но родители не могут обеспечить ей дома надлежащий уход. Им пришлось поместить ее в такую специальную частную больницу, в Истбурн.

Ник посетил однажды Шелли, когда она еще лежала в отделении интенсивной терапии Гастингской больницы «Конквест». Он был в составе маленькой группы горожан, которых что-то объединило и заставило к ней прийти. Не иначе как чувство вины.

Предлогом был CD-плеер с приемником, купленный для нее горожанами. Шелли копила себе на такой, а теперь горожане узнали об этом и быстренько скинулись. Они принесли плеер в больницу и подарили ей, а фотограф из «Курьера» все это снимал. От увиденного в больнице сердце Ника болезненно сжалось; Шелли, совсем еще ребенок, была сплошь обмотана бинтами, жизнь в ней поддерживалась всякими трубками и капельницами, за каждым ее движением и вздохом следила электроника. Лица ее не было толком видно. Было непонятно, в сознании она или нет, а если в сознании, то понимает ли, кто это такие пришли к ней и зачем. Они не стали вынимать плеер из коробки, положили его на тумбочку вместе с цветами и открытками и тихо, почти на цыпочках удалились.

— А вас это что, волнует? — спросил Ник, вскинув глаза на Терезу.

— Очень. А вас?

Скорость и жар ее реакции застали Ника врасплох. От ровного, бесстрастного взгляда Терезы ему становилось не по себе, хотелось поежиться. То ли свет был в баре какой-то такой, то ли еще что, но Ник все не мог разобрать, какого цвета у нее глаза, понятно только, что светлые. Прежде он не обращал на них внимания, а теперь только их и видел, все прочее отошло на дальний, очень дальний план.